Записки Шанхайского Врача - Страница 52

К вопросу о морали имеет отношение и существующий в католической церкви «индекс», или список книг, которые католики не имеют права читать под страхом отлучения от церкви. Это книги либо антикатолические, либо аморальные, по мнению Ватикана. Иезуитов индекс не касается. Чтобы иметь возможность писать опровержения, они имеют право читать все книги. Профессор Фламэ мне как-то рассказывал: «В трапезной за ужином зашла речь о только что появившейся полупорнографической книге французского автора. Спросили святого отца, который как раз этой книгой занимался, что он думает по ее поводу. Тот ответил: «Возмутительно, сплошная грязь, совершенно безнравственно! Я читал ее всю ночь напролет».

Профессора-иезуиты глубоко вникали в настроения и литературные вкусы студентов. Мой профессор французской литературы Тостэн долгое время рекомендовал мне книги Базана, сугубо католического писателя. Я читал их, они как-то не захватывали мое воображение, и я от них быстро устал. Сюжеты у Базана однообразны и сводились к тому, что в какой-нибудь французской крестьянской семье, непременно очень бедной, десятый ребенок - дочь, которую, когда она вырастет, родители не смогут содержать. Они решают, что девочка посвятит себя богу и пойдет в монастырь. Ребенка и не спрашивали, ей внушали, что она станет невестой Христовой и будет очень счастлива. Как будто все хорошо, а у меня на душе оставался неприятный осадок. Я от природы вообще не аскет. Поняв это, профессор стал предлагать мне «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, озорные истории Бальзака и французских юмористов.

Иезуиты вызывали нарекания со стороны других католических кругов и за их «новаторство» в священной живописи: у них была статуя богородицы в китайском халате, с характерными для китайцев национальными чертами лица - узкими глазами, прямыми черными волосами и пр. Думаю, таким образом они приспосабливались к местному колориту, что было вполне оправдано.

Иезуитов часто обвиняли и в том, что их мораль основана на принципе «цель оправдывает средства», но это неверно. В большей степени этим принципом руководствовались политики. Настоящий девиз ордена иезуитов «Ad majorera Dei gloriam» (к вящей славе Божией), что, правда, при помощи нескольких «умственных оговорок» можно подогнать и под первую фразу. Но формально это все же не так.

У читателя может создаться впечатление, что я хорошо отношусь к иезуитам. Да, это верно, я симпатизирую им как людям. Но они защищают строй, обреченный на гибель, и мне просто жаль видеть, как такие действительно образованные люди бьются лбами о стену, которую им никогда не прошибить. Я думаю, что эта не осознаваемая ими безнадежность объясняет большое количество среди них нервнобольных. За двадцать лет в Шанхае в мое поле зрения попала группа иезуитов численностью человек в пятьдесят, одних я знал лично, других - понаслышке. Четверо из них сошли с ума, для такой группы это очень много: восемь процентов. Я думаю, что они не смогли примирить здравый смысл с верой. Нельзя, с одной стороны, преподавать физическую химию, а с другой - пытаться понять, как при помощи чуда и некрепленого вина получить кровь Христову.

Правда, св. Августин писал, что главное в вере - это верить, и совсем необязательно понимать то, во что веришь. Для неграмотного человека этот принцип хорош, но для иезуитов, в силу их учености, он просто не подходит. Иезуиты могут мне возразить: Павлов одновременно и верил в Бога, и был величайшим ученым-физиологом. Ответ прост: история знает, кроме Павлова, и других гениальных ученых, бывших верующими людьми. Но при всем моем уважении к эрудиции иезуитов, должно заметить, что не все они Павловы. Видимо, только гениальный ум может перенести стресс от столкновения веры и рационального мышления. Здравый смысл - все же здравый смысл, и дважды два действительно четыре, а не святой дух. И в этом, как кажется, трагедия иезуитов.

Моими учителями были французские иезуиты, они колоритны и заслуживают того, чтобы им посвятить несколько страниц. Чаще других я вспоминаю ректора университета «Аврора» Жоржа Жермена, который, помимо занятий административными делами, преподавал дипломатическое право. Прекрасный человек - красивый, спокойный, доброжелательный и умный (если не делать далеко идущих выводов из той истории с советским флагом).

Студенты его любили. Он был автором предисловия к моей первой книге «О контроле деторождения», написанной мной, когда я был студентом третьего курса. Жермен не знал русского языка, но верил, что я пишу правильно. И он так и не узнал, что через пятьдесят лет я стал думать об этом совсем по-другому.

Профессора философии отца де Рокура у нас в университете никто не любил. Говорили, что он ярый монархист и развил активную деятельность во Франции, чтобы посадить на престол графа Парижского, претендента на французский престол. Его сослали в Шанхай, и я учился у него философии.

Замечательная фигура - отец Виттран, профессор математики на технологическом факультете. Высокий, красивый, седой старик, с абсолютно белой бородой ниже пояса. Он носил пенсне и никогда не улыбался. Когда китайские коммунисты взяли Нанкин и все пытались угадать день их прихода в Шанхай, Виттран заметил: «Это же просто. Возьмите расстояние от Нанкина до Шанхая, определите расстояние, проходимое пехотой в один день, и разделите одно на другое». Меня такое мнение заинтересовало, и, встретив отца Ришара, профессора экономической географии, я спросил, что он думает по этому поводу. Ришар ответил дипломатично и уклончиво: «Возьмите нормального молодого человека и начните его учить одной математике. Через два года он не будет в состоянии понять самых простых вещей». Тогда я пошел к моему бывшему профессору биологии отцу Эрно и задал ему тот же вопрос. Циник Эрно проворчал: «Вы лучше спросите отца Виттрана, что он делает со своей бородой, когда ложиться спать: кладет ее сверху одеяла или под одеяло?».