Записки Шанхайского Врача - Страница 57

В этой главе - да и в последующих - имитируя манеру капитана Кука, я часто буду цитировать свой дневник, который начал вести сразу при выходе из Шанхая.

В тот период настроение у англичан было особенно антисоветским, а тут еще агент компании, мой пациент, прибывший на пароход, зашел ко мне в каюту и спросил: «Док, а правильно ли вы делаете, уезжая сейчас в Англию и оставляя семью в Шанхае? Ведь война может начаться в любой момент». Худшего напутствия трудно было бы придумать.

Недалеко от нас на рейде стоял белый скандинавский пароход «Кина», он шел следом за нами на Филиппины, в порт Табако, но днем позже. Забегая вперед, скажу, что скандинавам не суждено было дойти до Табако, их корабль потонул во время тайфуна.

«13 декабря 1947 года. В 10:00 погрузили вещи на пароход. Наконец мы снялись с якоря. Учусь убивать время после многих лет ежедневной спешки. Дошли только до Вузунга. Это старая полуразвалившаяся крепость в устье Вампу, притока Янцзы. Стали на якорь из-за плохой погоды. Настроение нервное. Последние газетные известия тревожат. Я подумал, что здоровые люди боятся вероятностей, а неврастеники - возможностей, что значительно расширяет круг их страхов. Желудок иногда превращается в тугой блин. У неврастеников душа, по-видимому, помещается в желудке.

Сейчас мы все время идем вдоль берега. Кругом китайские рыболовные джонки. Снялись с якоря в Вузунге 14 декабря, а через два дня должны прибыть в Гонконг. Погода совсем весенняя, и я гуляю по палубе без пальто. 16 декабря вошли в гонконгскую гавань. К нам подошел катер, и полицейский, говоривший с сильным русским акцентом, увидев мой советский паспорт, молча поставил печать, разрешающую мне выход на берег».

Я поехал на берег после обеда и за двадцать центов поднялся по висячей дороге на Пик - район, где проживает гонконгская аристократия. В Гонконге, как мне объяснили, о социальном положении человека можно судить по высоте над уровнем моря того места, где построен его дом. Удивительно удобный и простой способ определять ценность человека. Таская с собой альтиметр, можно точно узнать, к кому тебя пригласили в гости. С Пика открывается красивый вид на сам город, на гавань, на Ка-улуй, находящийся на материке, и на горы Гуандунско-го полуострова. Люди, видевшие Неаполь, говорят, что Гонконг красивее Неаполя, а люди, побывавшие в Пенанге, утверждают, что Пенанг красивее Гонконга.

Я видел Гонконг и Пенанг, но не менее красивыми мне показались и Табако со своим вулканом Манон, и Канди на Цейлоне, и деревни Южной Англии, и Северная Шотландия... А Урал, а Байкал! Вообще, такая категоричность, по-моему, несерьезна. Вот старые фабричные районы - с дымом, с мрачными зданиями - безобразны везде: и в Лондоне, и в Эдинбурге, и в Шанхае, и в Санкт-Петербурге. У меня есть книга английского художника под названием «Другой Лондон». В ней нет рисунков Букингемского дворца, Гайд Парка, статуи Эроса на Пика-дилли, но есть другие: ломбард и выходящая оттуда бедно одетая женщина с ребенком на руках, задние дворы Лондона с развешенным на веревках бельем, бары для бедняков... Страшный этот другой Лондон. Как-то в Лондоне я свернул с блестящей фешенебельной улицы за угол и вышел на параллельную улицу. Боже, какой контраст на расстоянии всего ста метров. Обшарпанные дома (правда, в 1947 году город еще не успел оправиться от бомбежек гитлеровцев, и повсюду виднелись кучи обломков и кирпичей), старушки в шляпках времен королевы Виктории - и по фасону, и по возрасту, какие-то нищенки в лохмотьях... И это в столице некогда гордой империи!

Гонконг намного чище Шанхая, хотя и там есть проблема трущоб, но до них я не дошел. После Шанхая Гонконг поразил своей красотой еще и потому, что Шанхай построен на болоте, и в нем почти нет никакой природной красоты. Конечно, Гонконг в этом смысле выигрывает.

Погода там намного теплее, чем в Шанхае. За три дня я попал из города, в котором уже наступила зима и все надели пальто, в город весны и здесь впервые увидел то, что англичане называют «огненными деревьями». Удивляют и восхищают растущие на деревьях большие красные и розовые цветы. Это очень непривычно, и сначала кажется, что их нарочно натыкали между листьев. Полюбовался, побродил по набережной. На следующий день снова пошел в город вместе с седьмым механиком. Когда узнал, что он «седьмой», то спросил у наших офицеров, сколько же на судне механиков. Они засмеялись и сказали: семь. Вернулись мы к обеду, а в шесть часов вечера корабль снялся с якоря и взял курс на Манилу.

На этом переходе мы попали в такую жестокую качку, что один механик и несколько матросов заболели морской болезнью. Я отлеживался на койке, подсунув под бок спасательный пояс. Бортовая качка была такая, что можно было вывалиться на пол. Чемоданы катались из угла в угол, как мячи. Я принял хлоретон и гоматропин бромид и чувствовал себя не так уж плохо. Во всяком случае, съедал все, что приносили. Как записано у меня в дневнике, в Гонконге сошли ехавшие с нами из Шанхая Смит, Скоггинс и Гаттон дочерью. Кто они такие, я сейчас не помню. Вместо них сел Симмонс, управляющий гонконгской трамвайной компанией. Он производил впечатление типичного среднего англичанина, думающего, что над ним, как и над Британской империей никогда не заходит солнце, но при более близком знакомстве оказался очень веселым и общительным человеком. Из прежних попутчиков осталась миссис МакГилкрист с двумя детьми и Миллер, которые ехали в Англию. Миллер, во всяком случае, так думал, пока в Сингапуре его не сняли с парохода. Но это отдельная история.