Записки Шанхайского Врача - Страница 7


К оглавлению

7

Я решил послать своего рассыльного китайца в здание советского консульства передать мое письмо, рассчитывая, что его перешлют в Токио дипломатической почтой. Рассыльный отнес письмо вместо советского в японское генеральное консульство, которое находилось рядом, откуда письмо и вернулось назад с запиской (на официальном бланке), что оно пришло туда по ошибке и они мне его возвращают. Все было написано, как полагается: вежливо, корректно, по-английски, с подписью «Ваш покорный слуга» — такой-то. В общем, моя подпольная деятельность продолжалась часа два. В итоге письмо пришлось послать обычной почтой. Через месяц пришел ответ из советского посольства в Токио примерно следующего содержания: «Ваше письмо получено и отослано в центр. Как только будет ответ - известим».

Таким образом, я стал, как тогда называлось, «квит-подданным», то есть человеком, получившим квитанцию о том, что подал прошение о советском гражданстве. Название это было юридически неверным, потому что никакой квитанции я не получал, а было только сообщение, что получено мое письмо, хотя какое письмо - неизвестно.

Все же с этим ответом я имел право вступить в Общество граждан СССР города Шанхая, что немедленно и сделал, а после этого с полным правом и спокойной совестью пошел в магазин Флита и купил свои первые советские книги. Это был один из самых счастливых периодов в моей жизни.

7 декабря 1941 года японцы напали на Перл-Харбор, объявили войну Америке и Англии и в ту же ночь оккупировали Шанхай. Таким образом, полиция сеттльмента стала подчиняться японцам.

Спокойное течение жизни русской эмиграции в Шанхае было прервано драматическими событиями. Началось с убийства председателя русского эмигрантского комитета Метцлера, в прошлом - не очень известного русского дипломата. Как председатель русского эмигрантского комитета он ничего собой не представлял. На его место был избран Иванов. Через несколько недель убили и Иванова. Смысл этих убийств так и не был выяснен, никакого логического объяснения им никто дать не мог. Убийство человека, занимавшего такой незначительный и никому не нужный пост, было равносильно убийству, скажем, председателя общества филателистов, не более того.

Затем был убит еще один русский, некто Прокофьев, полицейский английской полиции и лучший спринтер Шанхая. Высокий, стройный юноша. Как мне рассказывали русские полицейские, он был тайным агентом гоминьдана и работал против японцев. Последний раз его видели в русском ресторане поздно вечером в обществе какой-то китаянки. Затем они как будто пошли гулять. Его труп нашли утром около американской школы на Авеню Петэн - улице, густо засаженной в этом месте кустарником и ночью совершенно пустынной. Юношу убили выстрелом в спину. Узнал я об этом утром, а после обеда ко мне зашел мой пациент - Юлий Аполлонович Черемшанский, как говорили, очень опасный человек. При японцах он быстро пошел в гору и к тому времени стал уже инспектором полиции. Его слова привели меня в замешательство. «Доктор, - сказал он, - вчера ночью покончил жизнь самоубийством сержант Прокофьев, и епископ Иоанн отказывается его хоронить, так как православная церковь не хоронит самоубийц. Нам нужно свидетельство от вас как от врача полиции международного сеттльмента, что он это сделал в припадке умопомешательства». Прокофьев был моим пациентом, сумасшедшим он никогда не был, и трупа его я не видел. Со стороны Черемшанского это был наглый нажим. Он понимал, что мне не отвертеться. Я пообещал, что свидетельство будет готово завтра утром, и он откозырял и ушел. Я долго думал, как поступить, и написал, наконец, свидетельство по-английски, применяя стандартные английские выражения. Документ выглядел так:

...

«Всем, кого это касается.

Вчера представитель полиции известил меня, что сержант Прокофьев покончил жизнь самоубийством.

Полиция полагает, что он сделал это в момент острого умопомешательства».

На другой день пришел Черемшанский. Я протянул ему свидетельство, которое с юридической точки зрения не стоило и ломаного гроша. Черемшанский прочел его, откозырял и ушел с этим липовым документом.

В это же время в Шанхае проживал русский эмигрант -некий Лоренс. Настоящего его имени никто не знал, поговаривали, что он был японским шпионом, и все боялись его. В общем, темная и грязная личность. Жил он в шикарном английском отеле Сассун Хауз прямо на набережной, увлекался театром и ставил пьесы, на которые должны были ходить все русские эмигранты.

Как-то ночью мне позвонил доктор Кузнецов, русский эмигрант, и сказал: «Виктор Прокофьевич, в Сассун Хауз серьезно заболел господин Лоренс. Предполагают пищевое отравление. Он — мой пациент, но мне, старику (ему было лет пятьдесят), ночью ехать трудно. Не смогли бы вы съездить, чтобы оказать ему помощь?» Кто такой Лоренс я уже знал, все русские о нем знали, но я был молод и не считал удобным послать Кузнецова к черту. К тому же Кузнецов могсказать Лоренсу: «Я себя очень плохо чувствовал, позвонил Смольникову. А он, знаете, подал документы на советское гражданство, поэтому и отказался оказать вам помощь». Такой поворот дела мог быть для меня опасным, и даже очень. Все это происходило между мартом и апрелем 1943 года. Я зажег свой керосиновый фонарик, повесил его на руль велосипеда и отправился в Сассун Хауз. Не любил я эти поездки ночью: на каждом мосту стоял японский часовой, и получить выстрел в спину ничего не стоило. У входа в Сассун Хауз меня встретил русский ночной вахтер: «Пожалуйста, господин доктор, пройдите сюда, в лифт».

7