Записки Шанхайского Врача - Страница 41

Из лагерей больных доставляли на машинах скорой помощи. Не знаю, имелась ли такая машина в каждом концлагере, или одна на все лагеря. Вероятнее последнее, потому что бензина в Шанхае не было совсем, машины переделывали для работы на древесном угле, которого тоже было в обрез. Управлял машиной кто-нибудь из интернированных. Для водителя машины такая поездка была сплошным удовольствием на несколько часов. Если больного привозили в девять часов утра, то водитель оставался в больнице часов до пяти. Японцы не сопровождали эти машины. Больницы тоже никем не охранялись. У Дженерал Госпитал не было не только сторожа у ворот, но и самих ворот. Считалось, что бежать европейцу из оккупированного Шанхая некуда: его сразу узнают в китайской толпе. Да и установлением какого-то особого порядка и контроля за его соблюдением заниматься было некому. В больнице числился японский главный врач, но его никто никогда не видел, он появлялся только в день зарплаты.

В больнице можно было встретиться со своими «нейтральными» друзьями (шведами, русскими, норвежцами), которые приходили якобы проведать неинтернированных больных. Так как интернированные лежали в общих палатах, то проверить, кто к кому пришел, было просто невозможно, да администрация и не пыталась этого делать. «Нейтральные» друзья всегда приходили с какой-нибудь едой и с русской водкой, которую больные держали в термосах. Естественно, больница была местом, куда интернированные стремились попасть любым способом, проявляя чудеса сообразительности.

В лагере Лунгхуа находился некий биржевой маклер, британский подданный родом из Багдада (персонаж прямо из сказки Шехерезады). У него была подруга, удивительно красивая китаянка. Молодой человек хотел с ней регулярно встречаться и придумал для этого очень простую, но гениальную вещь. Раз в месяц на санитарной машине его привозили в больницу по поводу гонорейного сужения уретры, которого у него, конечно, не было. Формально он приезжал ко мне, но я почти никогда его не видел. Привозили его рано утром, а увозили поздно вечером. Два санитара проносили его на носилках прямо в венерическое отделение якобы для бужирования. Там всегда были пустые палаты, эту часть больницы сестры-монашки никогда не посещали: в ней грех и соблазн. В венерическом отделении работали только китайские фельдшера, и оно было удобным местом для амурных свиданий. Кстати, обычно на бужирование больные приходят своими ногами. Зачем же нашему герою нужны были носилки? Я думаю, чтобы дать возможность еще двум интернированным выпить в больнице водки. А может быть, в душе маклер был актером.

Побывать в лагере Лунгхуа мне удалось практически на второй день после окончания войны, и я собственными глазами увидел, как жили интернированные иностранцы. Лагерь представлял собой ровную площадь, огороженную колючей проволокой. В центре находилось два двух- или трехэтажных здания, в них жили семьи с маленькими детьми. Рядом стояли бараки, помещения в которых были разгорожены тряпками на так называемые комнаты; в каждой комнате имелось маленькое окно. Одну из таких комнат и занимали мой шеф с женой. Кормили японцы интернированных плохо, но те имели право получать посылки через Красный Крест. На некоторых обитателей лагеря жизнь здесь действовала разлагающе. Так, у одного моего пациента украли новые ботинки. А группа поваров, состоявшая из управляющих крупными банками и фирмами, была поймана на воровстве администрацией лагеря - своей, не японской (японцы так об этом и не узнали). Эти господа через колючую проволоку обменивали у соседних китайских крестьян часть мяса, предназначавшегося лагерникам для супа, на русскую водку «Сноп». Все это я слышал от самих англичан. Японцы, по-видимому, мало вмешивались в жизнь лагеря: всей лагерной жизнью управлял выборный комитет. Интернированные работали на кухне и на уборке территории. Настроение у большинства из них было хорошее. Они верили в победу, чего нельзя было сказать о японцах, но об этом ниже.

Молодые англичане иногда бежали из лагерей. С одним таким я разговаривал. Он пробрался из Шанхая в Чункин, в котором находились тогда гоминдановское правительство и британское посольство. По прямой линии на карте это свыше семисот километров, но опасно продвигаться было только первые пятьдесят миль. Дальше японцы идти не рисковали: там территорию контролировали китайские партизаны. Днем англичанин прятался в канавах, а ночью его провожали партизаны, передавая с рук на руки, кормили лепешками и зеленью - тем, что ели сами. После войны этот молодой человек вернулся в Шанхай.

Но побеги из лагерей случались редко. Интернированные, не зная, как будут реагировать японцы, боялись, что бежавшие могут поставить под удар оставшихся. Однако в Шанхае японцы жестоко обращались только с китайцами и евреями в гетто, а с иностранцами вели себя довольно прилично. В этом отношении Шанхаю повезло по сравнению с Гонконгом, Сингапуром или Индонезией, да и с Филиппинами - там долго не могли говорить о японцах спокойно, поскольку те проявили крайнюю жестокость и к европейцам, и к коренному населению. До сих пор непонятно, почему к Шанхаю была проявлена такая лояльность: то ли потому, что Шанхай был крупным международным городом и все, что в нем творилось, от множества тайных радиостанций в тот же день становилось известным в Европе и Америке, то ли нашлись еще какие-то причины. Возможно, японские капиталисты, жившие до войны в Шанхае на протяжении многих лет, не были враждебно настроены к иностранцам, с которыми их связывали деловые отношения, и надеялись продолжать здесь свои дела и после войны. Кроме того, набережная, на которой находилось здание Гонконг-Шанхайского банка и наши кабинеты, попала в руки флота (весь Шанхай был поделен между армией, жандармерией и флотом), что тоже было хорошо, так как флот вел себя намного приличнее, чем армия и жандармерия.