Записки Шанхайского Врача - Страница 91

Состав пациентов у меня, как и у всякого врача, был довольно пестрым. Да и каким он еще мог быть в международном городе? За свою врачебную практику в Шанхае я видел всяких людей, но большинство из них оставили самое хорошее впечатление. Правда, врач всегда видит своего пациента с лучшей стороны - в этом и заключается мудрость медицины. Встречаясь с больным, врач не требует характеристику с места работы, а начинает оказывать помощь. Гиппократ учил: врач должен принести облегчение. То же самое говорил и знаменитый французский терапевт Поль Сави: «...если исцелить врач не всегда может, то облегчить страдания он может всегда». Врач должен идти к больному с открытой душой, без всякой предвзятости. Он больше других знает людей, но, как ни странно, ему труднее всего их осуждать. Правда, я, вспоминая свои встречи с людьми, никогда не могу отказать себе в удовольствии описать их с некоторой долей иронии.

Так, один русский спекулянт пригласил меня как-то к жене. Пригласил ночью, когда на каждом углу стояли японские часовые и ездить было опасно. Спекулянт был прилично пьян и ходил по комнате в пижаме; он ел мандарин и называл меня в рифму - «докторин». Возможно, в душе он был поэтом, хотя и скупил в Шанхае всю соль, перепродал ее по неимоверной цене и стал очень богатым. Редкое сочетание поэтичности натуры и прагматизма.

Надо сказать, что в мире много смешного и надо только уметь его увидеть и оценить. Вот еще одна история из моей богатой на смешные случаи жизни. Мне довелось присутствовать на большом приеме в честь дня рождения норвежского короля, который устроил генеральный консул Норвегии Мартин Болстад. Это был красивый человек, ростом - настоящий викинг, только одет в современные штаны. Многочисленные гости, приглашенные на прием, сгруппировались вокруг веранды на английской лужайке. Прислуга обнесла всех напитками. Болстад вышел к нам, чтобы произнести речь и... забыл, о чем хотел сказать. Он задумчиво смотрел в небо и молчал. Так же молча стояли и все мы со стаканами виски и джина в руках. Мне в душу закралась свинская мысль, что он забыл имя своего короля. Потом я сообразил, что он мог забыть его номер. Ведь почти все короли Норвегии были или Олафы, или Га-аконы. Представьте себе, что Болстад мог произнести тост: «Леди и джентльмены, предлагаю вам выпить за здоровье его величества короля Норвегии Олафа третьего. Ура!» - а Олаф третий умер еще в третьем веке нашей эры. Скандал! Какой-нибудь негодяй написал бы в Осло письмо и сообщил бы, что консул забыл имя своего государя. Болстада выручил его китаец-бой. Он подошел к нему с серебряным подносом, на котором стоял стакан виски с содовой. Болстад взял стакан и сказал: «Леди и джентльмены! Сегодня день рождения короля Норвегии. Я приглашаю всех выпить за его здоровье. Ура!» Этикет был соблюден. А был ли королем Олафом или Гааконом никто из присутствующих гостей, кроме норвежцев, не знал. Да и Болстад, по-моему, не помнил. Кстати, когда-то он служил в норвежском посольстве в России, о чем мне сам рассказывал, правда, точно не помнил, было это до революции или после. Ну, запамятовал человек, чего с него возьмешь. И у него была русская подруга, прелестная брюнетка. Интересно знать, всегда ли помнил он ее имя.

Когда Болстад узнал, что я скоро уезжаю в СССР, то устроил ужин в мою честь. Очень милым человеком был Мартин Болстад, хотя и немного забывчивым.

Перечитывая сейчас протоколы заседаний нашей фирмы, я поражаюсь, что все последние встречи сводились к обсуждению финансовых вопросов. В одном протоколе появилась характерная для того времени запись: «Получен хороший гастроскоп. Заплачено 126 фунтов (это около трехсот американских долларов). Доктор Чен знает врача, который мог бы его купить». Гастроскоп - очень полезный инструмент для диагностики болезней желудка. Мы его заказали в Англии для себя, но когда получили, то уже думали, кому бы его продать. «Фирма» явно шла к завершению своей деятельности.

О политике на заседаниях никогда не говорили. Лишь один раз разгорелся спор за ужином между мной и американцем Торнгэйтом. Вопрос коснулся советско-американских отношений. Торнгэйт заметил, что СССР вмешивается в чужие дела. Я не выдержал и спросил, а что он думает о поведении кардинала Спеллмана. Этот американский кардинал недавно был в Сингапуре, и газеты писали, как он, сев в машину, развернул американский флаг и, проезжая по улицам, махал им в знак приветствия приветствовавшим и не приветствовавшим его сингапурцам. Я сказал, что, с моей точки зрения, представителю церкви не следовало бы заниматься политическими демонстрациями. Спор разгорелся, но Бертон его тут же притушил, заметив, что разговоры о политике за столом вредят пищеварению.

ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ НА РОДИНУ

«Холодная война» продолжалась. ИРО (Международная организация для беженцев) партиями отсылала русских эмигрантов на остров Самар (Филиппины), где те должны были ожидать визы для въезда в избранные ими страны (США, Австралию, Канаду и пр.). Начался отъезд из Шанхая и граждан с советскими паспортами, пожелавших уехать в вышеупомянутые страны, а не в СССР. Формальности для них в советском генеральном консульстве были предельно просты. Приходил такой гражданин и предъявлял свою визу. В его паспорте ставили сразу печать: снят с учета в связи с выездом в такую-то страну.

В марте советским консульством было объявлено, что советские граждане, желающие поехать в СССР на освоение целинных и залежных земель, могут подавать заявления об отъезде. Мне позвонили из генерального консульства и спросили, собираюсь ли я ехать. Я ответил, что да. С этого момента все мои неприятности с поликлиникой отошли на задний план. Со всеми служащими я успел уже расплатиться. Оставалось передать кому-то из врачей мою практику, причем такому врачу, которому я верил. К счастью, по личным обстоятельствам, не собирался уезжать из Шанхая доктор Ренэ Сантелли, французский хирург, он и согласился взять моих англичан. Я переговорил с британской торговой палатой (странная, как я теперь вижу, палата: ведь торговли-то вообще не было) и с британским консульством. Они согласились с кандидатурой Сантелли. Собственно говоря, у них не было другого выбора.